Кастусь Калиновский

ЛИЦА

Кастусь Каліноўскі — (в символических сценах — Свет).
Марыська.
Царь — (в символических сценах — Князь Тьмы).
Мать.
Геленка.
Епископ.
Прочие.

— Каго любіш?
— Люблю Беларусь!
— То ўзаемна.
(Пароль повстанцев 1863–1864 гг.)

ВСТУПЛЕНИЕ К ЛИБРЕТТО

Восстание 1863—1864 гг. против царизма. Вождь самого демократичного его крыла, «красных», Кастусь Калиновский. Жизнь его, отданная за счастье белорусов и вообще всех простых и угнетенных земли.

Край с богатым прошлым, лишенный в этот момент даже названия. Сложнейшее сплетение чаяний, страстей, самолюбий. Царизм, лишающий даже права дышать, «белые» магнаты, думающие только о своем кармане, и «красные», искренне болеющие за свободу, демократию, социализм, кровью платящие за свои убеждения. На поле боя, в тюрьмах, на виселицах. «Красные», впитавшие в себя идеи французской революции, польских демократов, идеи Герцена и Чернышевского. И «самый красный», подпольная кличка которого — Хамович — великий сын Белоруссии, Калиновский.

Главное действующее лицо балета — он. И народ. Доведенный до крайней степени отчаяния, обманутый, выступающий зачастую против своих же лучших друзей и заступников. Сложность обстановки была в том, что Муравьевыми всех мастей был пущен слух: повстанцы — это господа, восставшие, чтобы вернуть крепостное право. Случалось, что мужики даже обращали против них оружие. Однако Калиновский, Врублевский, Траугутт и подобные им своей кровью купили этому народу-царисту понимание. И, мало того, будущее.

Потому что именно в память о них, жертвах восстания, был провозглашен 28 сентября 1864 года в Лондоне, в Сент-Мартинс-Холле I Интернационал.

Эти люди хорошо прожили и хорошо, пусть трагически, умерли. За народ, за его хаты, за его право дышать.

Сюжетом балета будет являться их борьба против царизма, против всех угнетателей. Борьба Кастуся. И его любовь к Марыське.

Мы мало знаем о ней. Скорей только по слухам. По кресту, воздвигнутому ею в память Кастуся неподалеку от хутора Анялин. Ну и еще из стихов Калиновского.

        Марыська, чарнаброва галубка мая,
        Гдзе ж ся падзела шчасце і ясна доля твая;
        Усё прайшло-прайшло, як бы не бывала,
        Адна страшэнна горыч у грудзях застала.

        Калі за нашу праўду бог нас стаў караці
        Дый у прадвечнага саду вялеў прападаці,
        То мы прападзем марна, но праўды не кінем.
        Хутчэй неба і шчасце, як праўду, абмінем.

Они «прапалі не марна». Утверждение их бессмертия и величия — вот основа балета.

ВСТУПЛЕНИЕ К БАЛЕТУ

Могучие звуки. Может быть, песня ссыльных повстанцев 1863 г. (на ее основе).

        А за тым краем,
        Як за тым раем
        Мёртвыя нават заплачам.
        Краю наш,
        Раю наш —
        Мы цябе не ўбачым.
        Бойся, ўрад,
        Бойся, кат.
        Вернемся!
        Убачым!

Тьма. Полная. Какие-то звуки, какие-то зловещие движения. Потом — тюремная решетка. В свете, который она отбрасывает на пол, лежит распростертый человек. Поза изломанного, быть может, даже сломанного. Падший ангел, сброшенный после восстания против бога с небес. ...И внезапно этот «падший ангел» пошевелился, оперся на руки. Повернулся. Должна светить пробуждающаяся мысль. Как свет мартовского, еще зимнего, брезжущего слабо — желтого предрассвета за окном.

        Адна страшэнна горыч у грудзях застала.
        Калі за нашу праўду бог нас стаў караці.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯКартина первая

Свет. В солнечных крестиках заячьей капусты. В молодом еще папоротнике. В лесу — мокром! — светло от берез. Идут девушки. Несут на руках самую красивую: в венке из молодых веток березы. «Избирают русалку». Русалка — Геленка.

...Только одной Марыське не по себе среди подруг. Ветер какой-то уносит ее прочь к березам, к озеру, белому, словно молоко, к цветам, которые она гладит.

Свет словно ясней и ясней (свет, вообще, должен быть чуть ли не лейтмотивом — он, и, понятно же, музыка — должны создавать психологическое, цветовое, световое восприятие. И, конечно, обосновывать настроение в связи с картинами).

Танец ожидания Князя Света. И Князь появляется, Кастусь. Видит, как девушка целует цветы. Вспугнутая, она бросается от него. Не пускают деревья, трава, цветы. И она понимает, что все напрасно, что никуда не денешься.

Танцевать начинают даже березы. Кружатся, кружат голову. Попытался танцевать — на минуту испугав их — даже корявый лесун-пень. И успокоился. И на всем успокоение... Солнце... Любовь.

И вдруг солнце, неожиданно, быстро, склоняется к горизонту. Кровавое. И мотив песни:

        Ой, закурэла! Ой, задымела
        Сырымі дрывамі!
        Будзем мы, хлопцы, будзем мы біцца
        За волю з панамі!

Угасает мотив любви, мотив поцелуя, счастья. Угасает свет. Деревья начинают таять, становятся печальными и призрачными. А главное, все глуше и пронзительнее становится клятва любви, запал, сопротивление. Всё. Будто кто-то все отнял. Прощание.

Картина вторая

Городок. Обычные «кошачьи лбы» булыжников. Костел. Церковь. Все что положено. Сгоняют рекрутов. Плач, оттесняют женщин, детей, стариков. ...Все это похоже на шабаш ведьм. Да нет, еще пострашнее. На шабаше нет бесправия. Заламываясь идут люди. Страшный, безотрадный звучит над площадью мотив:

        А ужо ж бяроза завіваецца,
        Кароль на вайну сабіраецца:
         “А ў каго сыны ёсць,— дык высылайце,
        А ў каго няма,— дык хоць наймайце”.
        Загаласіла удо-вач-ка:
         “Бедная мая ты галовачка!”

Ясно, что люди на краю ненависти и отчаяния. И вдруг звуки колоколов. С двух сторон. И руки опускаются, и поникают головы, и сгибаются колени. Рекруты пошли.

        Каля мяне кулі, як пчолкі, гулі.
        Ля мяне дружочкі, як мост, ляжалі.

Свистят плети. Благовест постепенно переходит в ярый, страшный набат.

Появляется Кастусь с людьми. Свет. И от этого света исчезают обе процессии, исчезают жандармы, кажется даже, что растворяются в свете сами костел и церковь. Борются друг с другом два мотива. Мотив рекрутов:

        Ой, за ярам гара, за другім — гара,
        А тая гара, дый апошняя.
        Каня вядуць. Конь спатыкаецца.
        Мае сэрцайка, ды разрываецца.

И мотив людей:

        Чуеш крок загонаў:
        Крочаць легіёны.
        Прыйдзем мы яшчэ змагацца
        За цябе, свабода.

Побеждает мотив Людей. В зареве эти Люди уходят с площади.

Картина третья

Фольварок на берегу озера. Одичавший сад. Всё, казалось бы, идиллически и даже музыка говорит об этом, почти как в первой картине. И все же все так, да не так. Глубокая печаль и тревога в этой идиллии. Светает, и мы видим, как из тумана в одичавшем саду появляются кресты, какие-то корчи, напоминающие людей. Странные, как в работах Даугвилене. И, среди всего этого, скользит светлая тень ждущей Марыськи.

Появляется Кастусь. И, казалось бы, снова повторяется песня великой любви как тогда, на русальном празднике. Но и в этой песне все более доминирует печаль, а потом и все нарастающая тревога.

Потому что на горизонте, за озером встают и встают тучи, проникнутые огнем. И тучи эти борются с огнем, и огня то больше, то меньше. И, словно отвечая этому видению, танец становится то тягой одного человека к другому, то мучительным вынужденным отталкиванием, когда другого словно отрываешь от сердца.

Огонь, наконец, побеждает, заливая всю узкую полосу над горизонтом. И Кастусь решает. Он отрывает себя от женщины.

Он — Калиновский. Это главное.

ЧАСТЬ ВТОРАЯКартина четвертая

В двухсветном зале старого панского дома идет свадьба. Но это какая-то странная свадьба. Звучит та же музыка конца третьей картины, только еще более тревожная. Зал освещают не только свечи, но и кровавые сполохи за окном. Большинство мужчин и даже сам молодой — при оружии.

Бокалы звенят напряженно. И даже в свадебной музыке на хорах — звуки повстанческого гимна.

        Божа, што краю праз доўгія векі
        Даваў чэсць, славу, сцярог ад няволі
        І, не жалеўшы айцоўскай апекі,
        Даваў пацеху ў няшчаснай долі,
        Перад алтары малітву прыносім:
        Айчызну, вольнасць вараці нам — просім.

Невеста снимает фату, набрасывает на плечи черный плащ. Оркестр грянул мазурку. Невзирая на все величие музыки, в ней звучит скорее не задор, а почти зловещий трагизм мужества людей, решившихся на все. Это как бы последняя мазурка.

Что-то загремело. Как гром с ясного неба. И это что-то словно резко отсекло танец. Люди стоят, как скульптурные группы. Потом жена целует мужа и подает ему ружье.

Картина пятая

Снова та же темница и та же решетка. Грозные звуки мазурки. Человек с мучительным усилием встал, будто из камня выломился.

Картина шестая

Лагерь повстанцев. Густой лес на обрывистом берегу реки. Деревья корявы, изогнуты, страшны. И такие же деревья висят на обрыве, кронами вниз, впившись корнями в землю. Но не только деревья. Весь обрыв в расколах. Земля словно раскололась на части и в этих широких трещинах огонь, будто оттуда изливаются языки испепеляющей лавы. Ревущий огонь горнов, грохот молотов, вспышки пламени. Стоит, опершись на ружье, в глубокой задумчивости жених из предыдущей картины, смотрит на ковалей. Это куют косы. И основой решения зрелища в этой части, быть может, могла бы стать картина Гротгера «Ковка кос».

Пока что это и есть психологическое состояние повстанцев. И, словно поддерживая его, звучит вокализ одного из них.

        Вось мой народ,
        Як ільвіца ўстае.
        Смелы, ён не ляжа,
        Пакуль не нап’ецца
        Варожай крыві.
        Як ільвіца, ўстае,
        І, як леў, уздымаецца.
        Праўда над намі.
        3 намі ў гневе,
        У гневе
        Наш народ.

Кончился вокализ. Приход Калиновского. Пламя вспыхивает еще ярче, озаряя скрюченный, словно от муки, лес.

Смотр готовности к бою. Постепенно танец сам превращается в огненную лаву, в стихию людей, рвущихся в бой, стихию, которая сметет все.

...И вот топоры, вилы и косы на фоне заката. ...Рушатся темницы, и узники выходят на свободу, и лава все ярче. И темницы горят. И замки горят. И все крепче мелодия уверенности в победе.

Черного все меньше. Все больше красного. А после апофеоза все словно замирает, растворяется. И высвечены только двое, Кастусь и Марыська. И мелодия освобождена, и танец освобожден. Они уже даже не танцуют, а летят.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯКартина седьмая

Купалье. Поскольку мужиков нет, то звучит мотив песни приблизительно такого рода (ее узнают все).

        Шчыравала у бары пчала,
        Па верхавінах лятаючы,
        Салодкі мёд збіраючы,
        Раі ў звівы рыхтуючы,
        Спакой вулля вартуючы.
        Гаравала ў бары удава,
        Верхавіны рубаючы,
        Абед бедны гатуючы,
        Дробны дзеткі гадуючы

Ну, вдовы вдовами, а девушки вышли на берег над рекой праздновать Купалу. Венки с прикрепленными к ним свечами уплывают рекой. Хоровод. Марыська в стороне. Главное место в солнцевороте девчат принадлежит «русалке» Геленке.

Возносится над толпой в ночи пылающий диск: колесо, обмотанное соломой. Голубой от луны и красный от огня хоровод. И березы такие же. И река. И огнем расцветает папороть... Свет все яснеет. Начинают прыгать через костры. И голубее, светлее всех Геленка.

И вдруг грохот. Зарницы не зарницы, гроза не гроза. Упало с шеста огненное колесо, покатилось по обрыву, упало в воду, угасло. Тучи встают над всем. Над разогнанным хороводом появляется среди своей рати Князь Тьмы.

Хватают. Тащут. Потянули в лес и Геленку. Отвратительная сцена насилия и сломленного протеста... Папороть-цветок угас в неожиданном молчании. Совсем темно.

Марыська бросается на помощь подруге, путается в травах. Деревья, ставшие внезапно похожими на каких-то фантастических чудовищ, ловят ее (и остальных) за руки, волосы, ноги... Выхода нет... Над миром Князь Тьмы.

Плеск воды. Исчез на ней последний венок. Потом, словно повторяя «русальную неделю», выходят русалки. На этот раз настоящие. Несут мертвую Геленку... А хоровод снова сходится, сплетается, кружится. Только в нем нет одного звена (как и в музыке теперь, чего-то словно не хватает). И это уже не хоровод, а скорей какая-то страшная игра, вроде «цепи»: передний летит и раскручивает всех остальных (им трудней, чем первому) до почти немыслимой скорости. Лишь бы не оторваться, не отлететь, не упасть!

И тут выходит мать Геленки. Девушки нет. Осталась скорбь, плач, причитание, которое несется в звездное небо. По настроению, по глубине настоящей трагедии что-то вроде:

        А адкуль мы цябе дажыдаць... будзем?
        3 якога мы цябе акенца выглядаць... будзем?

Появляется Кастусь. Слышит все и особенно плач. Все горе народа — в нем. И все это горе и в сердце Кастуся. ...Танец — горькое утешение для матери. Танец-клятва. Танец-месть. Танец — обещание нового дня.

Картина восьмая

В ночном костеле тускло светятся статуи святых и готические своды сотрясает музыка органа. Идет венчание Кастуся и Марыськи. Музыка органа иногда прерывается, и тогда вкрадывается мелодия леса, светлого от берез, мелодия вечной любви, вечной верности, вечной счастливой судьбы. А потом опять, как прикованный цепями демон, кричит, угрожает, ревет орган.

И когда они, обменявшись кольцами, обвенчавшись, все под ту же мелодию светлого леса, выходят из костела, над городом вырастает Князь Тьмы. Демон, прикованный в органе, взревел, словно его убивают.

Слуги Князя Тьмы венчают пару цепями. То же венчание, но уже в кандалах.

А потом они отрывают его от женщины и ведут. Лязг цепей. Женщина остается одна. Умолк и орган.

        Перапёлка!
        Ты не ві гняздзечка
        Блізка ля дарогі,
        Перапёлка.
        Пастушочкі
        Кароўкі пагоняць,
        Яечкі пабéруць,
        Пастушочкі.
        Канюшочкі,
        Конікі пагоняць,
        Гняздзечка разбураць,
        Канюшочкі.

Она берет свечу и идет к образу богоматери. Свеча выпадает из ее обессиливших, безвольных рук. И тогда женщина падает перед распятием, раскинув руки, как лежал Кастусь в первой картине.

Упавшая свеча гаснет. Наваливается мрак.

Картина девятая

Снова камера в темнице Доминиканской тюрьмы. Калиновский все еще встает против этой тьмы. Это мука, но он все же старается вырасти во весь рост. Несломленный, не павший духом, полный ненависти и презрения, непокоренный. Раскованный раб Микельанджело.

Вот-вот, уже вот-вот... яснеет голубой свет за окном. Звучит мотив светлого леса. Качается за окном ветвь цветущей яблони.

И опять гремящая тьма. Опять встает Князь Тьмы со своей ратью. Они наступают на человека. Они идут. Их много.

Идет сцена отчаянной борьбы одного человека с сотнями.

Они как безглавые лемуры на ощупь ловят его, иногда это им удается, но он отшвыривает их руки, бросает наземь. И сам падает на колени. И поднимается. И встает, все равно встает. И неожиданно — тишина. Глухие удары. То ли колокол, то ли загоняют гвозди в гроб. Обычные палачи. С грохотом поднимается вверх огромная, во всю сцену, ржавая решетка. Человек пошел на эшафот.

Картина десятая

Виленская площадь. Постепенно угасло красное, доминировавшее во многих прежних сценах. Теперь все заливает серый свет. Словно холодное ясное утро. Да нет, словно канун утра.

Калиновского ведут на эшафот, и приближается-приближается толпа. Угасшие глаза, пепельные, как во время солнечного затмения, лица.

Прям, и горд, и несломлен один Кастусь, поднимающийся на эшафот. Он сделал все, что мог для свободы, народа и родины.

А на шею толпы словно упал топор судьбы — такая это безысходность.

        А за тым краем,
        Як за тым раем,
        Мёртвыя, горка заплачам.

Все более опущены плечи, все ниже головы. Ни с чем не сравнимые униженность и скорбь.

Неожиданно над этой скорбью возникает мать Геленки. Она видит, что серый свет повис теперь и над Кастусем. Тщетно пытается она что-то сделать, обратиться к людям, разорвать веревки, защитить, оттолкнуть. Тщетно старается повторить танец клятвы Кастуся после Купалья.

Костер огня и света, в котором он стоит, гаснет, остаются искры этого огня. Как жар от рассыпанного, угасающего костра.

И вдруг мелодия нежности и любви. И к этому почти угасшему пламени приближается, плывет в воздухе нереальная, фосфорическая тень. Призрак. Марыська.

По мере того как она приближается,— в рассыпанном полуугасшем костре начинают все чаще и чаще проскальзывать искры, потом языки пламени.

Потом это пламя начинает все больше и больше заливать лица людей. И вот нет уже ни Марыськи, ни матери.

Есть распятый на цепях Кастусь. И люди. И могучий гимн конечной победы.

Пламя, наконец, победило. Последние пятна тьмы и сам Князь Тьмы отступили. Звучит горький, но гордый мотив.

Остался распятый несломленный человек и люди, залитые сиянием.

То, чему имя Народ.

16 января 1973 г.