[Арк. 8] №1531. 1 Экспед.[иция]                         Конфиденциально.

Милостивый Государь,

Князь Василий Андреевич.

Получив письмо Вашего Сиятельства от 20-го сего Февраля, имею честь препроводить при сем к Вам, Милостивый Государь, для сведения записку по делу об отставном Капитане Ольгерде Ляндзберге.

В означенном письме Ваше Сиятельство излагаете, между прочим, опасение, чтобы между лицами, приверженными к Правительству, не возбудить ропота мерами, принимаемыми в здешнем крае к устройству быта крестьян и действиями пове­рочных Комиссий; при чем Вы изволите указывать на возрожда­ющиеся опасения и в Русских губерниях, чтобы по данному здесь примеру не нарушено было и там в отношении землевладельцев правила, постановленные в Положении 19-го Февраля 1861-го года.

В ответ на это долгом себе вменяю изложить Вашему Сиятель­ству нижеследующие мои соображения:

1) Западный край, т. е. здешние помещики, Римско-Католическое духовенство, чиновники и шляхта, уже давно ознаменовали себя враждебными чувствами к России, и опыт многих лет доказал, до какой степени Правительство не должно и не может полагаться на мнимую, показываемую некоторыми из них наружную приверженность к нему. Поэтому меры, принимаемые в Западном крае к устройству правильного быта крестьян и уничтожения влияния на них помещиков, не могут иметь ничего общего с мероположениями, вводимыми в России в отношении русских крестьян. В России народ, дворянство, духовенство соединены одним вероисповеданием, одинаковыми чувствами преданности к Государю и любви к России. В Западном же крае одно лишь сельское население составляет основу нашего владычества здесь и поистине предано Государю; но оно забито, уничтожено, приведено страшным и продолжительным угнетением здешних панов в самое уничижительное положение, так что много еще предстоит труда и времени, чтобы возродить в нем чувства самосознания и независимости от землевладельцев. Помещики же поляки, здешняя шляхта, ксендзы, чиновники католического исповедания и прочие разночинцы все почти без исключения всегда были и будут от'явленными врагами России. Увлекаясь этим чувством непримиримой вражды к нам и общим желанием своим и всех ненавистников наших в Западной Европе, они беспрестанными крамолами своими, допущенными слабыми и ошибочными действиями начальства, постоянно стремились от­торгнуть Западный край от России, и, отодвинув нас к пределам Азии, обратить, как они презрительно выражаются, в прежнюю Московию или Монголию; ибо они хорошо знают, что с лишением Западных губерний, мы должны будем потерять и значение наше в Европе.

2) Практические факты и особенно последний столь поучитель­ный для России польский мятеж указывают достаточно, что первая и главная забота Правительства должна заключаться в уничтожении влияния помещиков польского происхождения на крестьян; обеспечением сих последних земельными угодиями, уничтожением разорительных для них чиншей и оброков и возвращением крестьянам тех участков, которых помещики их лишили в то время, когда приступлено было к рассмотрению и поверке прежних инвентарей. Теперь, когда мятеж подавлен, здешние помещики кричат и вопиют на несправедливость, будто им оказываемую, и на строгие меры Правительства, стараясь выказывать свою покорность и преданность ему; но это есть чистая ложь и обман, на который, к сожалению, не один уже раз поддавалось Правительство по своей великодушной, но неосторожной доверчивости.

3) Православная Россия слишком благоразумна, и особенно крестьяне наши одарены достаточным здравым смыслом, чтоб не понять, что меры, принятые в Западном крае, суть и должны быть исключительные для этого края; что они вызваны силою обстоятельств, и потому никак не могут быть применяемы к русским губерниям^*. Я уверен, что отличающийся своим сметли­вым умом русский народ не станет и домогаться этого; ибо после недавней благодетельной реформы в его быте он вполне убеж­ден в постоянной заботливости о нем Правительства, и только одни крикуны, и в особенности польский жонд, который едва-ли не сильнее теперь в некоторых местах России, особенно в столицах, чем здесь, — стараются стращать Правительство, дабы вновь ввести его в прежние ошибки и заблуждения, т. е. склонить к примирению с польским элементом, к уступкам и снисхождениям, приводившим нас всегда к одному и тому же прискорбному результату. Полякам только этого и нужно. Им необходимо новое засыпление России, и тогда они уже, возобно­вив мятеж, конечно довершат его с большим для себя успехом: ибо и теперь они едва не достигли своей цели, так глубока была революционная зараза.

4) Не отвергаю того, что среди польского здешнего населения есть русские и остзейские помещики, которые не могли не по­терпеть несколько от мятежа; но это необходимое и неизбежное последствие всякой революции, и если бы не удалось Правитель­ству подавить мятеж в продолжении прошлого года, они, ко­нечно, лишились бы от самых же мятежников большей части своего имущества и всех с него доходов, а потому, мне кажется, что им следует не роптать, но благодарить Правительство за спасение их достояния. Впрочем, все те пожертвования, какие от них требовались, заключались во взыскании от 1½ и 2½ до 3% с годового их дохода. Взыскание, конечно, самое ничтожное, вызванное лишь одною необходимостью для покрытия огромных издержек, обращаемых на всю Россию? и потребованных собст­венно от них не в виде контрибуции, а в виде приглашения содействовать Правительству, которое было вправе надеяться, что русские патриотические чувства не дозволят ни одному из них роптать на это или жаловаться; между тем взыскание это с лиц польского происхождения имело уже другое значение, простиралось до 10% и действительно было наложено в виде контрибуционной меры, независимо других штрафов и взыска­ний для пополнения ущербов, произведенных грабительством мятежников. Очевидно, что все поднявшиеся противу этой меры возгласы доказывают только до какой степени и некоторые так называемые русские патриоты только на словах высказывают свою приверженность к России; а на самом деле оказывалось с их стороны не только полное равнодушие, но, к сожалению, даже отрицательство от всякого содействия Правительству к подавлению мятежа. Я должен с прискорбием сказать, что в продолжении всей страшной борьбы, производившейся здесь с крамолами и с мятежем¹, когда доблестное войско наше с пол­ным самоотвержением жертвовало собою, перенося неимоверные труды и лишения, ни один из русских и особенно остзейских помещиков (которых много оставалось в деревнях, преимущест­венно в Ковенской губернии) не оказали Правительству ни малейшего пособия ни в чем и не противодействовали мятежу: ибо многие из сих последних, прикрываясь только немецкими фамилиями, женатые на польках, ожидали равнодушно развязки дела, чтобы присоединиться к торжествующей стороне.

Когда мы с Вашим Сиятельством занимались крестьянским вопросом, то имели в виду не мятежный край, а Россию православную, преданную своему Государю и потому сознавая величайшую пользу и необходимость благодетельной меры освобождения крестьян от крепостной зависимости, полагали вместе с тем необходимым, сколько можно менее раз'единять давнишнюю связь, соединяющую два сословия, на которой основана сила и незыблемость Государства; но здесь дело иное: вся сила, на которую может опираться здесь Правительство, заключается в одном сельском населении, и потому для самой пользы Государства разъединение его с прочими враждебными Правительству сословиями, особенно с землевладельцами польского происхождения, необходимо. Мы должны не обинуясь итти этим путем, не взирая ни на какие возгласы, и водворять здесь русскую народность совершенным подавлением польского элемента. Всякая другая система действия будет гибельна для нас и поведет к тому концу, что настанет время, когда мы должны будем лишиться всего края.

Я сам знаю, что вышесказанный взгляд мой многими не будет принят и одобрен, а в особенности теперь, когда внешний мятеж уже подавлен. Знаю также, что польская пропаганда, более сильная теперь в наших столицах, чем в здешнем крае, восполь­зуется снисходительным взглядом многих наших Государст­венных сановников и будет стараться всячески направлять дело к всепрощению, снисхождениями к возвращению к прежнему порядку вещей, т. е. к водворению здесь вновь владычества польского элемента. Я не сомневаюсь даже, что эта столь настойчивая пропаганда во многом и успеет; но все это меня не остановит в моих действиях, доколе я здесь нахожусь. Теперь когда край успокоен, я полагаю, что, исполнив свою обязанность и волю Государя, пославшего меня для подавления мятежа, — могу без упрека совести возвратиться к прежним своим занятиям в Петербурге.

Если с наступлением приближающейся весны обстоятельства покажут, как можно надеяться, что уже нечего опасаться возоб­новления мятежного движения, то по усмотрению Правительства можно будет приступить тогда к устройству более нормальной адми[ни]страции в крае, но никак не ослабляя еще долгое время строгих мер наблюдения, соединенных с военным положением: ибо хотя внешний мятеж и подавлен, но дух мятежной заразы тлится еще под пеплом.

Я пишу Вашему Сиятельству с полною откровенностью. Своих убеждений изменить не могу. Конечно с ними, как я уже сказал, теперь многие не будут согласны, ибо время явной опасности прошло; а потому всякому легко теперь кричать и осуждать принимаемые здесь меры к водворению спокойствия в крае. В настоящую минуту они еще необходимы и не могут быть ослаблены.

Это глубокое мое убеждение, и думаю, что не ошибаюсь. Впрочем, Вашему Сиятельству известно, что я здесь не остаюсь, и потому легко будет, если заблагорассудят, возвратиться и к прежнему направлению; тогда, без сомнения, прекратятся и те возгласы поляков, о которых так много теперь говорят в Петербурге, но что скажет Россия и какие будут для нее от того последствия? Что же касается собственно до меня, то мне оста­нется, с одной стороны, радоваться, что я мог оказать посильную услугу Государю и России скорым укрощением в крае мятежа и крамолы и положением здесь, смею думать, полезных начал русской народности и сильного управления; а с другой, глубоко скорбеть, что все это может быть в скором времени ослаблено и уничтожено, и русско-литовский край при новом восстании, которое при возвращении к прежней системе действия немину­емо ранее или позже возгорится здесь еще в большем размере, чем последнее, может со временем отделиться от России.

В заключение сего, позвольте мне Ваше Сиятельство высказать перед Вами еще раз мое искренне сожаление, что в столице, в которой сосредоточиваются все отрасли высшего управления, столько открыто допускается распространение польской пропа­ганды; бывали даже примеры что некоторые преступники первого разряда, осужденные военными судами, задерживались в Петербурге, имели за себя ходатаев и допускались к сообще­ниям с разными лацами². Все это доходит сюда и оглашается между революционною партиею, хотя и подавленною, но готовою восстать при первом удобном случае, а в особенности, когда она имеет уверенность в сильном сочувствии в самой сто­лице. Для пользы России и для спокойствия Государя подобные действия не должны бы быть допущены.

Ваше Сиятельство, конечно, не посетуете на меня и прочитаете без гнева это чистосердечное изложение моих мыслей и убеж­дений. Нам пора покончить раз навсегда с польским мятежем, не взирая на возгласы польской пропаганды, и утвердить на проч­ном оснавании³ владычество России в Западном крае.

Примите, Милостивый Государь, уверение в отличном моем почтении и совершенной преданности.

7 Марта 1864 года.                              Михаил Муравьев.

Его Сият[ельст]ву Князю В. А. Долгорукову.